Постановка проблемы. На сегодняшний день сложилось множество взглядов на травму и её последствия. Большинство из них рассматривает травму как некий сложившийся опыт происшедшего, настигающий человека, вынуждающий как-то совладать с ним, избегать подобного в дальнейшей жизни, так или иначе искажая его взаимоотношения и самоотношение (особенно в психодинамическом и когнитивно-поведенческом подходе (см. Э. Б. Фоа, Б. О. Ротбаум, П. Ресик и др.). В других подходах подчеркивается важность травматического опыта – в ходе его переосмысления – для личностного развития (см. М.Ш. Магомед-Эминов, А.В. Серый, А.В. Юпитов, А.В. Полетаева). На наш взгляд, остается неразработанной проблема влияния травматического опыта на временную перспективу личности, что и послужило предметом нашего исследования.

Анализ исследований и публикаций. В своём исследовании мы опирались преимущественно на экзистенциальный подход, прежде всего на концепцию Е. Минковского, а также на понимание травмы у Катрины Дольто. Хотя она и не является представителем экзистенциального подхода, именно её определение мы нашли наиболее точным для того рода травмы, который мы собираемся рассмотреть. В дальнейшем, мы будем руководствоваться следующим определением:

 Иначе говоря, здесь на первый план выходит именно отсутствие «чувства базовой безопасности», которая и составляет «опору … психоаффективной конструкции» человека (К. Дольто, 2008, 164).

По мнению Катрины Дольто, развивается это базовое чувство безопасности в обменах с жизненно важным другим, т.е., очевидно, прежде всего, – с матерью. Причем зависит оно от характера обменов или взаимоотношений между матерью и ребенком еще во внутриутробном периоде. Отсутствие этого чувства приводит к усвоению «запрета поместиться в динамику жизни» (К. Дольто, 2008).

Следовательно, мы рассматриваем детскую травму как опыт отсутствия, «недо-события», а не чего-то, раз и навсегда произошедшего и преследующего человека на протяжении жизни. А значит, травматический опыт – это то, что можно изменить здесь: опыт отсутствия сменить на опыт присутствия; недо-событие на событие; не-(до)-прожитое на прожитое.

В свою очередь это означает, что не существует и травмы как автономно-действующего образования. Только в попытке отделения себя от своего же переживания, своей же боли, человек может наделить травму подобной самостоятельностью и властью над своей дальнейшей жизнью. То есть, в конце концов, он отказывается принимать произошедшее и проживать его. И действительно: почти все способы совладания с травматическим опытом (по Альфриду Лэнгле) сводятся к уходу («дистанциирование», «зимняя спячка») и избеганию (вплоть до «мнимой смерти» – прекращения активности) (А. Лэнгле, 2006). Можно сказать, что человек согласен скорее на терпимое существование в понятной и контролируемой, пусть уплощенной действительности, чем на риск «встречи с травмой», что открывает возможность вторжения чего-то неизвестного, грозящего разрушить сложившийся мир повседневности (см. «жизне-ограничивающие стратегии» по Дж. Бьюдженталю).Выявленная в ходе теоретического анализа зависимость появления у личности временной перспективы от успешности проживания травматического опыта и обусловило выбор темы нашего исследования.

Цель данной статьи:

1) разработка понятия  и его значения в

преодолении травматического опыта;

2) освещение результатов исследования.

Здесь уместно обратиться к оригинальной концепции «проживаемого времени» Евгения Минковского. В состоянии естественного самодвижения человек направлен за пределы себя – навстречу миру, т.е. он находится в состоянии «

». Жизненный контакт означает участие, вступление во взаимоотношения (обмены по К. Дольто), в процессе которых постоянно чередуются единение (синтония) и дистанциирование (шизоидия) (Ю. Минковский, 2001). Можно сказать, что проживать означает вступать в отношения. И здесь позиция Е. Минковского согласуется с тезисом Л.С. Выготского: «Переживание надо понимать как внутреннее отношение… к тому или иному моменту действительности» (Выготский, 1984, с. 382).

Невозможность вступления в жизненный контакт наступает в травматической ситуации: «В личном импульсе есть элемент экспансии. Мы выходим за пределы нашего эго и оставляем личный отпечаток на мире вокруг нас… боль противостоит экспансивной тенденции нашего личного импульса. Мы больше не можем ни быть открытыми этому миру, ни оставлять на нём свой след» (Ю. Минковский, 2001, с. 245). Во избежание боли, человек замыкается сам в себе и блокирует любую устремленность вовне, к другому. Это приводит к фиксации на объектах потенциальной угрозы и болезненном оберегании собственной (крайне уязвимой) безопасности. Понятно, что теперь любые «синтонные» переживания исключены. В то же время, впадая в самозамкнутость, человек выпадает из времени. Существование во времени означает, прежде всего, переживание, проживание происходящего. В свою очередь, происходящее в жизни человека, будучи прожито – необходимым образом его изменяет.

Вне времени, по Е. Минковскому, человека ожидает существование в очень статичном, безжизненном пространстве. Только в таком пространстве события могут существовать изолированно друг от друга, неизменные и непоправимые. Эту мысль поддерживает и Д.А. Леонтьев, говоря о том, что «связь времени с человеческой жизнью определяется неразрывной связью времени и изменения» (Д.А. Леонтьев, 2008). Он цитирует М. К. Мамардашвили: «время – это отличие предмета от самого себя». «Если наложить это определение на жизнь человека, которая состоит, по сути, из времени, являющегося её метрикой, и суть которой составляют изменения, то время предстает как то, в чем мы оказываемся не равны сами себе» (Д.А. Леонтьев, 2008). Отсюда – замечательный вывод: «Если время идет, а мы остаемся равны себе – это означает утраченное время». Следовательно, «распад структуры времени – это невозможность интегрировать прошлое, настоящее и будущее в единый процесс встречного изменения себя и мира» (Д.А. Леонтьев, 2008), (выделено мной, А.З.). В распавшемся, расчлененном мире единственный выход – фиксация на каком-либо из трех временных измерений, и чаще всего – на прошлом.

Но, возвращаясь к нашему определению травмы, мы понимаем, что необходимость защищаться от жизни и взаимообменов с ней, исходит всё из того же опыта отверженности тем, что составляло для человека самое жизнь – т.е. из отвержения своей матерью.

Т.о. расставание с травматическим опытом мы рассматриваем как его проживание. Здесь же можно сформулировать следующий тезис: если переживание есть, в конечном итоге, - «переживание себя в переживании» (А. Лэнгле, 2006), то

.

Следовательно – первейшее условие расставания с травмой является принятие своей ситуации, связанных с ней чувств: себя, как уязвимого, раненного, одинокого и больного, и, что самое трудное – принятие своей беспомощности, т.е. невозможности справиться с этим в одиночку.

Чтобы люди решились выйти из этого «инвалидизированного» состояния, требуется «очень сильный призыв к их витальной интенциональности в аффективной безопасности для того, чтобы они осмелились на движение» (К. Дольто, 2008, с. 164). Поэтому в зрелом возрасте жизненно важным оказывается именно «совместное движение» (или «разделенная аффективность»), в котором «открывается дорога к жизни, где обмены более не отягощены глухим материнским запретом, идущим из глубины времени» (К. Дольто, 2008, с. 164).

Но работа психотерапевта (как «первого Другого») не заканчивается на вступлении с человеком в «жизненный контакт» и на испытании позитивного опыта принятия себя, каким бы ты ни был – т.е. на подтверждении достойности любви – и своей, и любви другого человека.

В своей книге «На путях рождения» Катрина Дольто (в гл.: «Объединить, чтобы лучше разъединить») озвучивает, казалось бы, проблему совсем другого рода: «Жалуются – и справедливо, – на слишком большое место, отводимое детям в семье, и видно, как на самом деле искажаются функции окруженных восхищением детей, если их не уважают и не сдерживают» (К. Дольто, 2008, с. 143).

Уважение оказывается связано со сдерживанием, с осознанием своих границ, с признанием своей «другости» и личной ответственности за свою жизнь и свои проявления.

«…настоящая цель интенсивной привязанности – отделение. Которое дает автономию в близости… неотделение ведет к фузии» (К. Дольто, 2008, с. 143). Итак – подлинные отношения предполагают независимость и отдельность человека: его право на свой мир и чувства, свою жизнь. Отсутствие опыта близости привязывает нас к прошлому – к её ожиданию. Т.е. дело не просто в том, чтобы появился Другой, с помощью которого можно испытать потрясающую близость, и удовлетворить свою жажду любви. Требуется процесс отделения, который переживается всегда критически. Но именно в кризисе отделения происходит становление собственной субъективности. Важность прохождения кризиса подчеркивал еще Л.С. Выготский, говоря о том, что кризис выступает как «перестройка внутреннего переживания, перестройка, которая коренится в изменении основного момента, определяющего отношение ребенка к среде, именно в изменении потребностей и побуждений, движущих поведением…» (Л.С. Выготский, 1984, с. 385). Иными словами, переживание, в котором «среда в её отношении ко мне, в том, как я переживаю эту среду; с другой – сказываются особенности развития моей личности», должно полностью переориентироваться. Самым же радикальным является разворот фокуса внимания с себя на мир, на Другого.

Изложение основного материала исследования. В ходе нашего исследования, посвященного влиянию психологическойтравмы и её проживания на становление временной перспективы личности, нам удалось выделить следующие «стадии проживания травматизации»:

1. стадия до отделения – различные способы ухода от проживания травмы, а именно:

1.1. уход в зависимость от родных – фокусирование своих переживаний на жизнях и благополучии близких;

1.2. уход в самоизоляцию – фокусирование на своих состояниях, настроениях, невротической восприимчивости к взглядам окружающих, и в нежелании ни с кем быть связанным.

1.3. хроническое отчуждение – безразличие к себе и к окружающим, состоянии апатии.

2. кризис отделения: актуализация травматического опыта в переживаемом в острой форме состоянии одиночества.

3. стадия после отделения: выход из травмы и обретение автономности, собственных границ, равноценности себя (своей жизни, личного пространства и времени), и – другого.

Приводим процентное соотношение выделенных групп испытуемых (где 0 – процент не травмированных). Всего опрошено – 60 испытуемых:Рис. 1. Процентное соотношение выделенных групп испытуемых