Несколько последних десятилетий активно исследуется вопрос о том, почему одни люди с последствиями пережитых ими травматических стрессовых ситуаций справляются лучше, а другие хуже. В первую очередь, появление подобных исследований обусловлено попытками объяснить противоречивые результаты исследований, полученных в ходе изучения психологических травм у переживших плен, а также у бывших военнослужащих, у беженцев и вынужденных переселенцев. Одни исследователи утверждают, что переживание тяжелой психологической травмы приводит к серьезным негативным последствиям для психики пострадавшего. Другие, наоборот, подчеркивают необыкновенные успехи выживших в социальной сфере, их стремление к интеллектуальному и духовному росту и развитию.

Сегодня разрешения этого противоречия становится крайне важным и просто необходимым в связи нарастанием количества не просто стрессовых, а по-настоящему травматических ситуаций в нашей жизни.

Собственно, само понятие «травма» было позаимствовано из хирургии, где оно означает «шок со взломом». В психологию оно было введено З. Фрейдом, который рассматривал психическую травму как «результат прорыва в психическом стимульном барьере» [4].

В психотерапии, понятие травмы операционализируется посредством следующих категорий [16]:

1) наличие внешнего события, субъективно переживаемого индивидом как травматическое;

2) психопатологические последствия травматического события, возникающие немедленно, а также отсроченные, включающие ограничения функционирования Эго, нарушения объектных отношений, психосоматические расстройства, аффективные нарушения и т.п.;

3) усиление подверженности будущей травматизации вследствие пережитого травматического события;

4) травма как причина любой психопатологии и, следовательно, фокус психотерапевтической техники.

Как известно, Фрейдом была предложена «энергетическая» концепция психической травмы, трактуемой как воздействие чрезмерной силы стимула, пробивающего стимульный барьер. В настоящее время наравне с «энергетическим» пониманием травмы все чаще встречается «информационное»; понятие «информация» обозначает как когнитивные, так и эмоциональные переживания и элементы восприятия, имеющие внешнюю и/или внутреннюю природу [9], [15]. Данный подход предполагает, что информационная перегрузка повергает человека в состояние постоянного стресса до тех пор, пока информация не пройдет соответствующую переработку. При этом информация, подверженная влиянию психологических защитных механизмов, навязчивым образом воспроизводится в памяти (флэшбэки); эмоции, которым в постстрессовом состоянии принадлежит важная роль, являются по существу реакцией на когнитивный конфликт и одновременно мотивами защитного, контролирующего и совладающего поведения.

Вследствие травматического опыта у индивида актуализируется конфликт между старым и новым образами «Я», который порождает сильные негативные эмоции; чтобы избавиться от них, человек пытается перестать думать о травме и ее реальных и возможных последствиях, в результате чего травматические восприятия оказываются недостаточно переработанными. Тем не менее, вся информация сохраняется в памяти, причем в достаточно активном состоянии, вызывая непроизвольные воспоминания; однако как только переработка этой информации будет завершена, представления о травматическом событии стираются из активной памяти [9], [10].

В концепции психической травмы Р. Яноф-Бульман предполагается, что основой внутреннего мира человека являются базисные убеждения относительно сущности внешнего мира. Согласно данной теории, большинство людей конструируют собственный опыт через призму внутренних убеждений [12]:

а) о доброжелательности окружающего мира; 

б) о его справедливости;

в) о ценности и значимости собственного Я.

Результаты ее исследований показали, что базисные убеждения

значимо различаются по выборкам респондентов «с травмой» и «без травмы» в анамнезе, причем травмирующие события по-разному влияют на различные убеждения.

Становление базисных убеждений происходит в раннем детстве через взаимодействие со значимым взрослым. Первые впечатления ребенка о мире и о себе складываются еще на довербальном уровне. Опираясь на теорию объектных отношений, Яноф-Бульман утверждает, что наиболее важным моментом в становлении базисных убеждений является реакция взрослого на крик ребенка. Уже в возрасте около семи месяцев ребенок начинает структурировать собственный опыт, создавая глубинные убеждения о доброжелательности, справедливости окружающего мира, а также о собственном Я, как достойном любви и заботы.

Базисные убеждения обеспечивают ребенка чувством защищенности и доверия к миру, а в дальнейшем – ощущением собственной неуязвимости. Имплицитная концепция большинства взрослых здоровых людей приблизительно такова: «В этом мире хорошего гораздо больше, чем плохого. Если что-то плохое и случается, то это бывает, в основном, с теми людьми, которые делают что-то не так. Я хороший человек, следовательно, я могу чувствовать себя защищенным от бед. Ничего плохого со мной не может случиться». Речь идет о так называемых позитивных иллюзиях (иллюзия неуязвимости, иллюзия контроля, нереалистический оптимизм), выявленных в исследованиях Тэйлора [17], который показал, что хорошо адаптированным людям свойственно переоценивать вероятность возникновения положительных ситуаций в жизни и недооценивать вероятность отрицательных. Данное утверждение легко подтверждается тем, что очень часто из уст жертв, которые перенесли психические травмы, можно услышать признание: «Я никогда не мог подумать, что это может случиться со мной».

Базисные убеждения, касающиеся позитивного Я-образа, доброжелательности окружающего мира и справедливых отношений между Я и окружающим миром, наиболее сильно подвергаются влиянию психической травмы. В одночасье индивид сталкивается с ужасом, порождаемым окружающим миром, а также с собственной уязвимостью и беспомощностью. Существовавшая ранее уверенность в собственной защищенности и неуязвимости оказывается иллюзией, повергающей личность в состояние дезинтеграции [12].

В случае успешного совладания с травмой базисные убеждения качественно отличаются от «дотравматических». Их восстановление происходит не полностью, а только до определенного уровня, на котором человек свободен от иллюзии неуязвимости. Картина мира индивида, пережившего психическую травму и успешно совладавшего с ней, примерно такова: «Мир доброжелателен и справедлив ко мне. Я обладаю правом выбора. Но так бывает не всегда». Индивид начинает воспринимать действительность в форме, максимально приближенной к реальной, по-новому оценивая собственную жизнь и окружающий мир [1], [12].

Если переживание травматического события не преодолено и не затихло само по себе, то оно тлеет и «бродит» внутри. Одни и те же картины прошлого приходят во сне и наяву, и вновь и вновь переживаются так, словно все произошло недавно (симптомы вторжения). И тогда человек бежит от любых напоминаний о тяжелых событиях (поведение избегания). Как правило, он беспокоен и легко раздражается, физиологически реактивен. Одновременное наличие перечисленных признаков свидетельствует о посттравматическом стрессовом расстройстве (ПТСР).

Известный исследователь психологии стресса Л.А. Китаев-Смык предлагает выделить следующие причины посттравматического стресса [2]:

1. Травма прошлым. Этот тип травмы он понимает как «никак не забываемое событие, чрезвычайно выходящее за пределы обычного (раньше привычного) опыта жизни человека. «Травма прошлым» могла быть нанесена переживанием ужаса или боли. Ею начат, запущен своеобразный процесс посттравматического стресса».

2. Травма нынешней жизнью. Следующий тип травмы «бывает у человека, который адаптировался, привык к одним условиям существования. Но вот он оказывается в совершенно иной обстановке, казалось бы, более легкой, чем та, к которой он привык. Такая новая нынешняя жизнь может стать нетерпимой, психотравмирующей. И, как болезненная защита от нее формируется посттравматический стресс, хотя в таких случаях это название не вполне корректно, так как психику уязвляет не предшествующая, а текущая травматизация».

3. Травма ожидаемым будущим возникает «когда человек страшится трагедий, случавшихся раньше и оставивших ужасный след в его душе. Однако, еще хуже незнакомые опасности, надвигающиеся из будущего. Человек живет здесь и сейчас, т.е. в каждый «момент жизни», и живет он для будущего. А если оно ужасно, то омрачает, уродует каждый момент текущей жизни. И у человека (в его психике, в его организме) формируются процессы, характерные для посттравматического стресса».

Вообще, «для посттравматического стрессового расстройства (ПТСР) характерно постоянное чувство тревоги, частые навязчивые воспоминания о пережитых событиях, неспособность к поддержанию адекватных контактов с близкими. Они начинают злоупотреблять алкоголем, наркотиками, быстро теряют социальную адаптацию, нередко совершают самоубийства» [6].

Итак, вслед за А. Лэнгле, можно говорить о том, что травма влияет на все четыре измерения бытия: на базовое доверие, ценность существования, ценность бытия Person, смысл жизни. Она с корнем вырывает человека из отношений с бытием, затрагивая при этом самый глубокий слой экзистенции [14]. Одной из серьезнейших проблем здесь является то, что при всяком внезапном остром стрессе, даже очень интенсивном, нельзя предугадать, станет ли он в дальнейшем причиной ПТСР, т.е. будет ли продолжаться стрессовое расстройство в отсутствие психотравмирующего стрессора.

Не подлежит сомнению, что травматические события приносят человеку боль и страдания. Однако психическая травма также может стать катализатором глубоких как личностных, так и социальных преобразований. Вследствие преодоления травмирующих обстоятельств жизнь человека и общества в целом может меняться не только к худшему, но и к лучшему. Как это ни парадоксально, но душевная боль, возникающая в ответ на травматические ситуации, порождает не только негативные, разрушительные последствия. Пережившие тяжелую психическую травму часто упоминают о положительных изменениях самоидентичности, философии, жизненных целей. Когда они рассказывают о происшедшем с ними другим людям, пишут мемуары, создают произведения искусства и осуществляют иные действия, посредством которых их опыт становится достоянием общественности, они  тем самым стимулируют и социальные преобразования. Это происходит, например, когда пережившие тяжелую психическую травму добиваются справедливости в суде, публично выступают в СМИ и всеми силами стараются предотвратить повторение подобных событий, становятся организаторами или активными участниками волонтерского движения.

Подобные изменения в последние годы в психологии становится принятым называть «посттравматическим ростом».

Собственно, рассуждения о способности травматических ситуаций служить катализаторами роста довольно часто встречаются в психологических, философских и богословских трудах, в мемуарах людей, переживших травму. Например, ранние устные и письменные источники древних евреев, греков и ранних христиан, а также отдельные учения в индуизме, буддизме и исламе содержат элементы, указывающие на потенциал трансформирующей силы страданий. Основная тема христианской традиции, например, нарратив о трансформирующем эффекте казни Иисуса. Его страдания рассматриваются как сила, способная менять других людей. В отдельных исламских течениях страдания рассматриваются как инструмент достижения целей Аллаха [8]. Центральной темой многих вопросов, поднимаемых в философии, художественной прозе, поэзии, драматургии, является попытка найти и понять значение и смысл человеческих страданий.

На сегодняшний день среди тех, кто изучает последствия тяжелой психической травмы, существуют два ведущих подхода по отношению к понятию посттравматического роста.

Один подход заключается в том, что испытанный вследствие травмы рост – иллюзия, которая, тем не менее, крайне важна и помогает индивиду справляться с травмой и ее последствиями. Наиболее ярко этот подход представлен в упоминавшихся выше работах Янофф-Бульман – известнейшего теоретика травмы и ее последствий [13].

Другой подход, которого придерживаются не менее компетентные исследователи и теоретики, состоит в том, что посттравматический рост реален и что изменения, о которых сообщают перенесшие тяжелую психическую травму, произошли с ними в действительности, что это – посттравматический рост. В первую очередь, хотелось бы обратить внимание на работы Тедеши и Калхуна [19]. Они описывают посттравматический рост как реализацию потенциала позитивных изменений через травму и страдания.

Посттравматический рост характеризует переживания и опыт людей, чье развитие, по крайней мере, в некоторых областях, после травмы превзошло то, что было до травмы. Это означает, что человек не просто выжил, но в его жизни возникли значимые, с его точки зрения, позитивные изменения, вышедшие за пределы привычного положения вещей. Это не возвращение к прежней жизни, к тому, как все было до травмы, это глубоко значимое преобразование, возникающее в том числе и за счет реализации такой функции личностного потенциала, как совладание, выражающееся в гибком совладании с деформирующими воздействиями, принуждающими индивида к изменению своих действий в мире, зачастую, при сохранении смысловых ориентаций и базовых структур личности [3], [18].

Тедеши и Калхун [18] разработали модель личностной трансформации после пережитых страданий. Они выделяют три категории субъективно воспринимамых положительных изменений: доверие к себе, укрепление межличностных отношений и изменение философии жизни. Под влиянием их идей, сегодня принято считать, что посттравматический рост проявляется в том, что меняется отношение человека к самому себе, к другим людям, к жизни вообще [5].

Изменения в восприятии себя выражаются в росте эмоциональной экспрессивности, в более позитивном отношении к себе. Такие люди чувствуют себя более опытными, более сильными, уверенными в себе, и, одновременно, более уязвимыми, но, тем не менее, способными принять существующий порядок вещей и встретить грядущие трудности [18]. Изменения в межличностных отношениях выражаются в восприятии людьми семейных связей более тесными и глубокими. Они отмечают повышение для них ценности других людей, особенно близких родственников и друзей; большее сострадание к другим; установление более приязненных и близких отношений с окружающими; большую готовность к непосредственному выражению чувств и самораскрытию; принятие нужности других, потребности в них; и знание, что на людей можно положиться в трудной ситуации, а также повышение уверенности в своих возможностях управлять отношениями с другими [12], [19]. Изменения в жизненной философии выражаются в изменении жизненных приоритетов, умении ценить жизнь в целом и в мелочах, духовном росте, мудрости. Такие люди говорят о повышении для себя ценности собственной жизни и каждого дня, поскольку они более не считают жизнь чем-то само собой разумеющимся, и о переосмыслении собственных приоритетов, того, что важно для них в этой жизни. Появляются новые возможности, способности и желание осуществить положительные изменения в жизни, найти новые интересы и пути в жизни. Люди, отмечавшие подобные изменения, описывают усиление ощущения контроля над собственной жизнью, находят в ней новый смысл, проявляют большее внимание к вопросам духовности, демонстрируют усиление религиозности, укрепление веры [12], [19].

Итак, в завершение можно отметить, что травма ставит человека перед основными вопросами его бытия: о надежности и безопасности этого мира; о ценности и значимости; о самоценности; о достоинстве; о смысле жизни.

Соответственно, существует ряд областей, в которых возможно проявление посттравматического роста. А именно:

1) люди, пережившие глубокий жизненный кризис, могут обнаружить, что в результате победы в противостояние жизнь предоставляет им новые возможности, о которых они не подозревали раньше;

2) они чувствуют новую глубокую близость с определенными людьми;

3) они чувствуют себя более окрепшими в испытаниях;

4) как результат пережитого кризиса, к ним приходит более

глубокая и точная оценка жизни;

5) область роста после травмы относится и к духовному росту;

Литература

1. Калмыкова Е.С., Падун М.А. Ранняя привязанность и ее

влияние на устойчивость к психической травме (сообщение 1) // Психологический журнал. 2002. – â�� 5. – С. 88-105.

2. Китаев-Смык Л.А. Психология стресса. Психологическая антропология стресса. – М.: Академический Проект; 2009. – 943 с.

3. Леонтьев Д.А., Осин Е.Н. Личностній потенциал как обїект психодиагностики // Психологическая диагностика. – 2007. – â�� 1. – С. 4-7.

4. Осухова Н.Г. Психологическая помощь в трудных и экстремальных ситуациях. – М.: Академия, 2007. – 288 с.

5. Чачко С.Л. Посттравматичне зростання як реалізація особистісного потенціалу // Потенціал особистості та тенденції його реалізації в умовах трансформаційних змін у суспільстві: колективна монографія / За ред. В.І. Подшивалкіної. – Одеса: Фенікс, 2011. – С. 346 – 371.

6. Шостакович Б.В. Основы судебной психиатрии. – М.: ИД ГУ ВШЭ, 2005. – 224 с.

7. Aldwin С. M. Stress, coping, and development. – New York: Guilford, 1994.

8. Bowker J. Problems of suffering in religions of the world. – New York: Cambridge University Press, 1970.

9. Horowitz M.J., Becker S.S. Cognitive response to stress: Experimental studies of a compulsion to repeat trauma // Psychoanalysis and contemporary science. – N.Y.: Macmillan, 1972. – Vol. 1.

10. Horowitz M.J. Stress response syndromes. – Northvale, NJ.: Aronson, 1986.

11. Horowitz, M.J., Solomon, G.F. A prediction of delayed stress response syndromes in Vietnam veterans. // Journal of Social Issues. – 1975. – Vol. 3. – P. 67-80.

12. Janoff-Bulman R. Rebuilding shattered assumptions after traumatic life events: coping processes and outcomes. – N.Y.: Oxford University Press, 1998.

13. Janoff-Bulman R. Shattered assumptions: Towards a new psychology of trauma. – New York: Free Press, 1992.

14. Längle A. Travma i smysl. Protiv utraty chelovecheskogo dostoinstva // Eds. S. Krivtsova, S. Längle. S soboj u bez sebja. Praktika ekzistencial’noanaliticheskoj psihoterapii. – Moskwa: Genesis 2009. – Р. 163-187.

15. Lazarus R.S. Psychological stress and the coping process. – N.Y.: McGraw-Hill, 1969.

16. Sandler J., Dreher A.U., Drews S. An approach to conceptual research in psychoanalysis, illustrated by a consideration of psychic trauma / Sandler J., Dreher A.U., Drews S. // International Review of PsychoAnalysis. – 1991. – Vol. 18. – P. 133-141.

17. Taylor S.E. Adjustment to threatening events. A theory of cognitive adaptation // American psychologist. – November 1983. – P. 1161-1173.

18. Tedeschi R.G., Calhoun L.G. Posttraumatic growth: conceptual foundations and empirical evidence // Psychological Inquiry. – 2004. – Vol.15. – â�� 1. – Р. 1-18.

19. Tedeschi, R.G., Calhoun, L.G. The posttraumatic growth inventory: measuring the positive legacy of trauma // Journal of Traumatic Stress. – 1996. – â�� 9(3). – Р. 455-471.